Русская звезда Канн грезит о Мэрлине Мэнсоне

Валерия Гай Германика стала известной в 2005 году, когда в тесном помещении Театра.doc проходила демонстрация ее 50-минутной картины "Девочки", впоследствии получившей главный приз на "Кинотавре-2006" за лучший короткометражный фильм. Документальный фильм о трех подружках, коротающих последние деньки своего лета перед школой, впоследствии разросся до полнометражного - и в 2008-м Германика повезла на Лазурный берег картину "Все умрут, а я останусь". Из Канн девушка вернулась со специальным призом "Золотая камера" и через месяц уже показывала фильм на ММКФ. Дни.Ру встретились с режиссером в перерыве между ее судейством на XVII Открытом фестивале "Киношок" в Анапе.

- У тебя есть почитатели среди известных деятелей искусства? Поклонники даже? - Не то что поклонники. С Ольгой Будиной, например, мы познакомились на "Кинотавре". Очень приятно было: я прочла какое-то интервью в "ОК!", где она меня похвалила, и потом мы общались на ММКФ, я уже об этом знала. А Митта, что всех дико поразило, когда на ММКФ не было мест, смотрел мой фильм стоя. Потом он подошел ко мне, мы пообщались, он сказал, что это хорошо – руку даже мне поцеловал.

- От кого ты бы хотела услышать комплимент своему творчеству – из тех, кто еще этого не говорил? - Для меня действительно важно услышать комплимент от близких очень людей, они же меня знают лучше, чем зрители – зрители смотрят кино и говорят спасибо, это очень важно – быть идентичной своему фильму. А если выбирать из всех – то все эти люди уже умерли. От них я могу услышать комплимент только во сне. Наверное, Толстой, потому что он для меня очень важный человек. Толстой мой самый лучший психолог, самый мой близкий друг в литературе. Серьезно.

- В твоих фильмах есть какие-то скрытые отсылки к его творчеству? - Там не может быть никаких скрытых отсылок, потому что Толстой объективен в области психологии. Это то же самое, что я сама отвечаю на свои вопросы. В своих "великих депрессиях" я читаю Толстого, и он мне очень помогает. Он сообщает мне более объективные и ценные вещи, чем кто-либо другой.

- Ты считаешь, что бывает объективное мнение? - Да, мне кажется, существует такой термин. Это идея, которая пытается материализоваться. Она улетает в космос и находит точку свою, финал. Когда она доходит до этой точки, получается результат. И мне кажется, что есть какие-то объективные критерии оценки происходящего.

- По каким критериям можно твои фильмы оценивать? - По критерию своей души, как твоя сущность ответит на фильм. Кто-то выйдет и будет плакать, кто-то смеяться. Человек сам для себя находит эмоциональный ответ. Мы достаточно эмоциональны, чтобы был повод посмеяться или заплакать, и достаточно эмоциональны, чтобы сказать, что это фигня.

- Ты расставляешь зрителю некие ловушки, в которые они должны попадать, точки, по которым следует ориентироваться? - Я оставляю такие ловушки только для себя самой, и на этих вот ловушках я очень редко совпадаю со зрителем. Я знаю, на каком моменте могла бы заплакать – я не заплачу по одной причине: потому что мы в процессе фильма целый год, и ситуация проиграна. В фильме "Все умрут, а я останусь" есть сцена в подвале, когда Катя занимается сексом – это для многих сцена насилия, для меня это сцена первого секса. Когда мы сидели в соседней комнате за плейбэком, оператор снимал, и мальчик Кати Алекс раздевался и пытался как-то это совершить. И это было смешно, потому что дико стыдно – то, что я людей попросила это сделать. Я оставила этот момент для себя – я здесь улыбаюсь. И главная исполнительница этой роли тоже улыбается, потому что это наш пункт личный.

- В одном из интервью ты говорила о том, что некоторые документалисты во время съемок провоцируют своих героев на некие действия. Ты можешь манипулировать своими персонажами, хоть тебе и неловко? - Я могу это делать, делаю это хорошо, качественно, продуманно. И это все правильно для меня – и это все только мои личные пункты, на которых я себе позволяю смеяться. Большое преимущество - иметь хороших артистов и платить им за это деньги. В контракте написано, что они все будут делать в соответствии с требованиями режиссера. И это спасает ситуацию. У меня снимаются только профессиональные артисты. В "Девочках", правда, снимались только девочки.

- А как у тебя технически вышло за этим всем наблюдать и с ними договориться? - Договориться очень просто: дать им понять, что я такая же, как и они. А технически – просто была маленькая камера. Ходила с ними – вот так же, как с тобой разговаривала. Стояла камера – и я снимала.

- Почему ты берешь сюжеты только из жизни и не обращаешься к уже существующим литературным произведениям, классике? - Все, что происходит в жизни любого человека, – это достаточно классический вариант, классическая история. Каждая ситуация в жизни человека – классическая. Не могла я ориентироваться и на чужие кинематографические произведения, потому что я не насмотренный человек. Я не знаю, что происходит в кино, не знаю, что в нем происходило.

- Тебе это не мешает? - Мне это помогает. Я только про себя думаю, когда снимаю кино. Про себя и про зрителя. Я сначала себя спрашиваю, почему я хочу это сделать, а потом – почему я думаю, что это будет смотреть зритель. И зритель будет смотреть это, потому что у каждого человека это было. Я такая же обычная, как и зрители. Такая же нормальная – у каждого человека, который смотрел мое кино, происходило то же самое. Я не выдумываю, я не мечтаю в кино. Если бы я мечтала в кино, я бы придумала себе, что я еду на белом дико дорогом катере с Мэрлином Мэнсоном в Атлантическом океане. Летают чайки, мы с ним пьем какое-нибудь Chateau Margaux. Это моя фантазия. Если бы я это сняла, это был бы провал, потому что это только моя фантазия. А когда я беру ситуации из своей жизни или из жизни людей, которых я знаю, из личного опыта, понятно, что каждый человек найдет что-то свое.

- У тебя есть ощущение инакости по сравнению с другими людьми? - Нет. Только одиночество. И поиск любви. Поиск любви есть у всех, и одиночество есть у всех. Только оно индивидуально у каждого.

- Это находит отражение в твоем имидже? - Нет, никак это не выражается в моем имидже. Если бы я общалась постоянно с людьми мне чуждыми, наверное, у меня было бы ощущение, что я белая ворона. Я нахожусь в кругу людей, которые сами ко мне приходят, или я прихожу и говорю: "Возьмите меня в свою компанию!" Они мне говорят: "Ты своя, приходи".

- Какие это люди? - Я людей вообще не разделяю на какие-то группы, подгруппы. Есть родные люди и все. Это как первая любовь – определяешь по запаху, по манерам, по непонятным приметам. И так каждый человек.

- И что тебя тогда в Мэрлине Мэнсоне привлекает? - Все вместе. Когда мне было 13 лет, это был мой кумир. Сейчас он для меня равноценен моим героям. Эйзенштейн, Тинто Брасс, Калигула, Черкасов, Камю – это много разных людей. И то же самое с Мэнсоном. Серьезно. Иногда мы сидели со своими друзьями-неформалами и плакали. И девочка одна очень плакала, ей было как-то плохо, вены себе порезала и сказала: "Во всех моих несчастьях виноват Мэрлин Мэнсон". У меня та же фигня. Если бы я не услышала никогда Мэнсона и не посмотрела его клипы, я бы никогда не стала режиссером. Это был первый персонаж конкретный, который меня толкнул на то, что я захотела что-то сделать: куда-то пойти, прославиться, рассказать людям о себе. Он же рассказывает людям о себе, а не просто так играет на публику. У меня появилась такая возможность – делать хардкор в кино. Каждый мой фильм – это рок-концерт, как у него.

- Каждый фильм – это возврат в прошлое, 14-летние девочки. Почему? - Эти эмоции мне проще брать у 14-летних, кричащие эмоции я могу взять у них. Новый фильм, который я буду делать, будет про взрослых людей, в душе взрослых – я не про возраст говорю. У них тоже будут кричащие эмоции, до слез больные. Не могу пока рассказать.

- У тебя есть соавторы, которые помогают выстраивать сюжет? - У меня есть драматург, Александр Родионов. Он пишет сценарии для меня. И в этих сценариях он выстраивает сюжет, драму, психологизм. А я просто снимаю то, что он написал. В жизнь людей я с камерой не влезаю. Как частное лицо, как Лера, я могу прийти в какую-то компанию, сказать, что мне хочется с ними потусить, чтобы узнать, что они там делают. И люди принимают, а некоторые отправляют – ну ладно, извините, пойду в другую компанию.

- То есть тебе не составляет труда вот так подойти к кому угодно и подружиться? - Все проблемы, которые рождаются, это их проблемы. У меня нет проблем таких вообще. Когда я говорю, что не очень хочу тусить с человеком, – это моя проблема, а не этого человека, который хочет со мной общаться. Так же и у меня происходит. Главное - спросить: "Можно мне с вами?" Если я решила, что я буду врать, приходится перестраиваться, а если нет, то с этой правдой тебя либо посылают, либо ты становишься лучшим другом, потому что ты им сказал правду.

- У тебя есть желание донести своей дочке некий образ себя, матери, чтобы она правильно сформировалась? - Нет, такого нет у меня сейчас. Когда ты ребенок, ты как животное. В смысле, светит солнце – и класс. Пошел дождь, и все равно приятно. Стоит молоко на столе – ты его пьешь, ты не просишь вина. Она и сама уже понимает, что я хорошая мать. Я человек очень консервативный. Мне главное, чтобы человек был хороший. Есть какие-то пункты, которые я ей даже не смогу объяснить, потому что она сама увидит это на моем примере. На меня удивляется даже моя мама. Я родила шесть месяцев назад, и когда забеременела, даже ни с кем не встречалась. И сейчас ни с кем не встречаюсь, не держусь за руку даже. И мама моя очень переживает по этому поводу, хочет, чтобы у меня был друг. А у меня так не бывает.

- Это позиция? - Это не позиция, это отклик моей души. Хочется, чтобы один раз и на всю жизнь. Это даже собака видит. А ребенок это сам все знает. Это все складывается из нюансов, состояний. Это примета животного, природного. Есть люди, которые запрещают своим детям курить. Когда их ребенок начинает курить в 11 лет, они его по попе бьют. Но ребенок может сказать: "Мама, ты же куришь! Почему мне нельзя?" А мама скажет: "Нет, вот исполнится 18 лет, тогда кури". Мне кажется, это фигня. И мне было бы здорово, если бы моя дочь была такая же, как я, еще даже лучше.

- Каких качеств тебе не хватает в таком случае? - Ощущения счастья. Это очень важно. Ощущения счастья глубоко не хватает. Ты смотришь кино – и любое кино тебе прикольно просто потому, что ты посмотрел кино. У меня такого нет – я замороченна. У меня это скорее ожидание чуда. Вообще кино – это развлечение, ярмарка. А можно просто прийти, посмотреть и сказать: нормально, все хорошо. Это называется глупостью. Счастливы же могут быть только блаженные, просветленные либо очень богатые. И то не такие, которые в себе копаются. Материально богатые могут быть счастливыми, но они все равно в себе будут рыться. А вот блаженные и просветленные – это настоящее счастье, потому что нет противостояния, конфликта нет. А нет конфликта – нет драмы. Нет драмы – нет кино. Нет стихотворения. Нет вообще ничего. Есть просто солнце, деревья, снег, река. Ты счастлив и все. Когда ты счастлив, ты понимаешь какие-то другие вещи, которые я не могу понять.

- Ты не пыталась примкнуть к религиозным течениям, чтобы обрести это ощущение счастья? - Природа сама по себе религиозна. Ты не можешь найти искусственно навязанную религию себе, ты не можешь ее придумать. Она в природе заложена. Она духовная, а человек же по сути духовный персонаж.

- А как же люди, которые совершают плохие поступки – убивают, крадут? Они тоже духовные? - Мне и непонятно, плохие это поступки или хорошие. Я бы хотела понять, а пока человек хочет понять что-то, определить, что плохо, а что хорошо, он несчастлив. А когда он говорит, что все хорошо, он счастлив, потому что это правильно. Главное, чтобы он был не шизофреник, а человек, который вспомнил в себе Бога.

- У тебя были подобные моменты, когда ты снимала фильмы? - Когда мне удается какое-то произведение, я достигаю катарсиса животного своего, минимального уровня. Я там где-то, как таракан, около плинтуса ползаю. Потому что я достигаю удовольствия очень простого – человеческого. "Да, я очень крутая, я это сделала офигенно, давайте все на это посмотрим и поаплодируем мне", - то, что я поняла это, это какая-то доля того, что могла бы понять.

- Почему, как думаешь, ты кому-то не нравишься? - Вот именно что я не нравлюсь, а мои фильмы нравятся, фильм - это продукт. А я раздражаю людей. Кино в принципе находит отклик зрителей, когда оно похоже на них. Когда кто-то из зала крикнет: "О, то же у меня соседка такое позавчера пережила!" Или: "О, это про меня!" Это полный успех, когда зритель узнал. Узнал не только себя – знакомого, соседа, собаку. А если зритель не узнает, то это шизофрения. Но это область фантазии твоей, которая только тебе свойственна. Я такой же зритель. И я людей так же узнаю, как кино.

БРЯНСК.RU

Источник: Дни.ру

---

Два тунеядца напали на пенсионера в подъезде его домаВ Брянской области катастрофически не хватает рабочих рукАвтоинспекторы просят брянцев жаловаться на плохие дорогиНе забудем! Не простим!Главой Стародубского района избран Владимир КовалевНа ярмарках выходного дня брянцы расхватали картофельБрянская красавица и ее жених предстали перед судомБрянские любители роскошных авто заплатят 17 миллионов рублейНа выборах губернатора Брянской области победил БогомазВ Советском районе Брянска запланирован ремонт дворовСражаться за губернаторское кресло продолжат три кандидатаРоскомнадзор начал охоту на мат в СМИДенину предъявлено обвинение в злоупотреблении полномочиями