Владимир Агеев: «Бог театра сегодня – медийный актер»

Но почему именно Агеев, режиссер, поставивший такие громкие вещи, как «Пленные духи» Пресняковых? Почему именно режиссер, работающий с новым театральным языком? Смотришь его спектакли и не сразу-то и понимаешь, в чем новизна, – нет эпатажа, нет скандальности, надрыва. Язык этот дико современный, потому что там и смех современный, и грусть современная. Еще у Агеева везде – волшебство и тоска по нему. Человеку современному это очень нужно.

Вещи классические, вроде «Антигоны» или «Месяца в деревне», Агеев погружал в магический туман. Магический реализм – это вообще об Агееве. Недаром первый его спектакль – кортасаровская «Игра в классики». Даже социальное он представляет немножко волшебным – трудную жизнь тольяттинских девчушек из пьесы Юрия Клавдиева Агеев превратил в глобальную космогоническую драму.

В «Мален» все до боли знакомо. Она переиначена из сказки братьев Гримм и напичкана шекспировскими героями. Влюбленные – чистые и прекрасные – принадлежат к враждующим семьям. Мачеха, злая волшебница, околдовала престарелого короля-отца. И влюбилась в пасынка-принца. Принц в свою очередь всюду подозревает обман и размышляет, как водится, монологами. Мрачный замок полнится коварными интригами и потусторонними звуками. А еще по нему бродит призрак отца принцессы.

Словом, перед зрителем Ромео и Джульетта – запертые для усугубления ужаса – в зловещем Эльсиноре. От зрителя требуется полностью отрешиться от жизни за пределами театра и вникнуть в мистическую драму на фоне лунного света и декораций в духе ар-нуво.

– Владимир, вот зритель, избалованный привязкой классики к нынешнему дню, посмотрит вашу «Мален» и спросит: где сегодняшний день, где проблемы? Зачем вы ударились в чистое искусство?– Для меня так называемое чистое искусство – то, чем стоит заниматься. Вы приходите в музей – и ведь не ищете там социальной направленности? Чистое искусство – тоже товар. И дорогой. Посмотрите, за какие миллионы продается чистое искусство на «Сотби»! Нарочитая актуальность – есть в этом что-то снижающее ценность произведения. В Метерлинке вот можно много чего найти; другое дело, что можно искать всю жизнь, в этом смысле он автор опасный. Поэтому и ставят его мало.

В его первой пьесе есть вещи из жанров триллера и фэнтези. А ведь столкновение света и тьмы опять стало популярным! И сознание современного человека к этому пришло через кино, через саги вроде «Властелина колец» и «Сказок Нарнии». Символизм – направление прямолинейное, без мелких нюансов, а сейчас время, когда хочется определенности.

– Так вы ж, как писали советские критики, уводите людей от реальности!– По этой же причине Метерлинк и не был нужен советской цензуре – ей сталевары были выгоднее. А сегодня Метерлинк не нужен директорам театров, которым нужны кассы и деньги, комедии и развлечения. Понять эту логику можно, но согласиться – нет.

Униженные и оскорбленные не могут все время занимать русское сознание. Россия не совсем еще благополучная страна. Поэтому здесь хотят смотреть сказки, возвышенные и красивые. А в сытой буржуазной Европе, наоборот, очень интересуются социальными язвами – чтобы себя взбудоражить. И это правильное равновесие: искусство додает то, чего не хватает в жизни.
Вещи классические, вроде «Антигоны» или «Месяца в деревне», Агеев погружал в магический туман
– Вот вы сказали, что логику репертуара диктуют кассы, а что еще делает режиссера сегодня зависимым?– Самые мои удачные спектакли были сделаны на независимых территориях. Там происходит искусство. А репертуарные театры вынуждены обслуживать – каких-то людей, каких-то звезд.
Режиссер все равно работает на заказ. А не на свой замысел. Компромиссы между заказом и замыслом часто дают что-то среднее. Театр в России всегда был диктатурой режиссера: он хотел – брал пьесу, брал людей и ставил. Пиршество личностей было. Режиссеры были богами. А сейчас режиссер – обслуживающая профессия. А бог театра – медийный актер. Хочешь или нет, должен учитывать. И театр от этого теряет. Ведь режиссер мир создает.

– Вы взяли молодых и медийных на главные роли – Артура Смольянинова, известного по «9 роте», «Жаре», Марину Александрову, знакомую по акунинским экранизациям и сериальному образу Валентины Седовой. Как медийные себя вели в новых условиях, для них это ведь театральный дебют?– Политика театра, и очень правильная, – занимать молодых. Смольянинов и Александрова – недавние приобретения «Современника». Вот у Метерлинка принц – юноша бледный, Пьеро, кругами ходит, у него из рук все валится. А Смольянинов внес совсем другой, взрывной характер, фонтанирующий темперамент. И мне это нравится. Иначе бы Метерлинк нас бы быстро усыпил, не будь этих новых нот, этого сплава классика и нашей человеческой составляющей.

– Марина Александрова на фоне ориентальных ваз и декора в стиле модерн выглядела как героиня картин Густава Моро – волосы распущенные, хитон в драпировках. Красота. А вот хотят ли они по-настоящему работать в театре или славы просто хотят?– У них максималистское отношение к жизни и к себе. И мне поначалу казалось, что они пришли в театр тоже получать лавры. А театр – это сложная работа. Иногда спектакль надо поднять, выносить, побороться за него. Премьера у нас прошла довольно уныло, и они сильно сникли – их не завалили цветами, не было ощущения, что они попали в сонм кумиров. Но удар они выдержали и стали работать. И я очень рад за ребят. Сейчас вижу, как они вкладываются в спектакль.

– А вот актеры старой, психологической школы как себя ведут в новом языке, в новом театре?– У меня был опыт с Натальей Фатеевой и с Игорем Квашой. Фатеева играла в совершенно неперевариваемой и непонятной пьесе Маргерит Дюрас – это был рискованный эксперимент. Она полностью ушла от своих представлений и дала вести себя куда угодно. И достигла в роли практически гениальности.

А вот с Квашой в «Современнике» мы спорили. Я все хотел из Сталина сделать Ричарда III. А Игорь Владимирович видел в нем абсолютное зло, без человеческих нот, потому что слишком дорого он нам обошелся. Меня поразило мощное дыхание старой школы – техника, с которой Кваша перевоплощался в Сталина, нюансы и детали. Это было похоже на таинственный ритуал. Я такого даже не встречал.

– За каким языком будущее в российском театральном пространстве? Сейчас мы имеем каждой твари по паре: экспериментаторов, провокаторов, реалистов, неореалистов, новую драму во всех ее проявлениях…– Русский театр движется в правильном направлении. Раньше, в эпоху психологического реализма, когда главенствовали примитивно обустроенный метод Станиславского и единая концепция, для всех театров худо-бедно одинаковая, было скучно. А до 30-х годов палитра театра была богатейшей: Таиров, Мейерхольда, Вахтангов. И сейчас диапазон расширяется. Если будет побеждать какой-то один метод, пусть даже очень хороший, мы опять придем к однопартийной системе, к клише, которым стал психологический театр. А сейчас жемчужины психологического театра кажутся таковыми – в сравнении с новыми подходами, с новой драмой – Дурненковыми, Пресняковыми, Клавдиевым, Левановым. Зритель в выигрыше при наличии разных форм. На все есть любитель – и на возвышенного Метерлинка.

– По поводу возвышенного. Возвышать – это у вас свойство как у васильевского ученика? Ощущаете вы в себе васильевскую выучку?– Васильевские ученики делятся на два класса: те, которые скрупулезно продолжают метод мастера, как Игорь Яцко, поставивший сейчас в Школе драматического искусства «Кориолана» по васильевскому методу. И режиссеры, которые вышли в свет и работают в других театрах. В точности воспроизводить метод Анатолия Васильева режиссерам тяжело, разве что они не соберут группу актеров-единомышленников, не создадут замкнутую структуру, своего рода касту, которая будет поддерживать это знание. Поэтому режиссеры, ушедшие в самостоятельное плавание, осознают васильевскую базу внутри. Есть фундамент, а здание выращиваешь исходя из реальности, в которой находишься.

– А как вы к Васильеву пришли?– Долгий путь. Первое образование у меня – железнодорожное. Тепловоз в разрезе знал – фантастика! Работал конструктором, мастером в цехе, потом в депо. В городке Портвино под Серпуховом, где синхрофазотрон. Там закалялась сталь. Появилось понимание характера, его становления. Пройдя через те буреломы, я уже понимал потом, как в театре легко. Там люди быстро старятся, выходят в тираж, имея дело с высокими энергиями. Я вот до сих пор избегаю техники – мобильный только два года назад завел, машину не вожу, компьютером не пользуюсь. У меня после этого к цивилизации и механизмам отрыжка. Это был какой-то сплошной подвиг для гуманитария. В итоге я бросил все и сбежал в театр. Организовывал студии, а потом в 88 году попал к Васильеву.

Если ты хочешь стать режиссером, нужно как можно быстрее перегрызать пуповину и становиться самостоятельным. Потому что влияние Васильева – оно магическое и громадное. Рядом с ним сложно что-то делать – только то, что он. Получив знание, нужно идти в противоположном направлении и искать себя.

– А в чем секрет его школы?– В двух словах не скажешь (смеется). Все обучения начинаются с Платона. Это дает умение играть мысль, не опираясь ни на какие подпорки. На эмоции, характеры, социальный фон. Это умение играть в безвоздушном пространстве и держать в нем смысл. Это настоящая школа, которой почти нигде не владеют. Возьмите любого актера, выученного на характерах, – он не сможет и пары строчек сыграть из Эразма Роттердамского, к примеру.


– А как вы прокомментируете ситуацию с театром Васильева?– Тут, по-моему, все очевидно. Есть Васильев-личность и Васильев-художник. В первой своей ипостаси он уязвим: он сложный, очень сложный, для окружающих в том числе, человек. Но как художник – гениален. Как человек, создавший метод, школу. Одна из фигур мирового уровня, которым мы можем гордиться. И если его оценивать как художника, то всё, что произошло с его театром, – мягко говоря, неправильно. Тут другой счет должен быть, не надо заниматься уравниловкой: какой театр, его или районный где-то в Бирюлево, больше спектаклей поставил. Васильев относится к другой касте, хотим мы этого или нет.

– Одобрял ли он ваши собственные работы?– Он видел одну-единственную. Это был один из лучших моих спектаклей – «Месяц в деревне». Шел он на ура, гастроли во Франции, аншлаги. И в тот день, когда пришел Васильев, все развалилось: звук полетел, свет, зрители не пришли. Воцарились полное разрушение и хаос. Хуже я ничего не мог представить. Это была какая-то магия. С тех пор я решил больше его не звать. Ему потом говорили, что спектакль замечательный, но он, по-моему, не верил (смеется).

БРЯНСК.RU

Источник: Взгляд

---

Два тунеядца напали на пенсионера в подъезде его домаВ Брянской области катастрофически не хватает рабочих рукАвтоинспекторы просят брянцев жаловаться на плохие дорогиНе забудем! Не простим!Главой Стародубского района избран Владимир КовалевНа ярмарках выходного дня брянцы расхватали картофельБрянская красавица и ее жених предстали перед судомБрянские любители роскошных авто заплатят 17 миллионов рублейНа выборах губернатора Брянской области победил БогомазВ Советском районе Брянска запланирован ремонт дворовСражаться за губернаторское кресло продолжат три кандидатаРоскомнадзор начал охоту на мат в СМИДенину предъявлено обвинение в злоупотреблении полномочиями