Рассказать тебя

Авторы «Русского Гулливера» не выживают, а живут – и приглашают каждого, кто сумеет, разделить то, что им удалось увидеть.
Сложность и независимость чувств дают независимость мысли. Этих авторов не провести заклинаниями о государстве как отце родном. Когда необходимо, они способны говорить прямо.

Больше половины книги Щербины – публицистика.

Не прячась за героев, она с личной ответственностью и ясной логикой напоминает, что, «начав давить, власть уже не может остановиться ни в репрессиях, ни в своих финансовых аппетитах – нет упора, нет ограничителя, которым в развитых странах выступает общество».

Много географических очерков – от французского городка Арманьяк до острова Реюньон в Индийском океане: демонстрация разнообразия мира, альтернативы затхлому пространству, где слишком большая часть населения оказалась не только не способной отстаивать свободу, но даже и не очень в свободе нуждающейся; где хозяином человек назначается, а не становится в результате труда поколений.

И у Ермошиной в «Опыте самостоятельного китайского [в]хождения» достаточно картин страны великих стен и заборов, где равняют по линии даже багаж неорганизованных пассажиров на вокзале.

И Кокошко говорит, как «посетивший город министр убыл к постоянному месту воровства». Это тоже важно, но сосредоточиться только на этом – позволить отравить свое существование.

Сон Татьяны
Сюжет даст только перечень штампов, таблицу ролей – «я обыкновенный человек, артист в душе»«Я не вошла в него, а вплелась счастливым дорожным бормотаньем, скатывающим тело в завиток, раковинку, рококо – это, наверное, рокот, произведенный моим… Моим, моим».

И нет необходимости уточнять, чем моим. «Банка Лейдена» – и лейденская банка-конденсатор, и средневековый город как банка. Особняк, где встречаются Господин Слуга, Крыса Бина, Жмусь, Я и другие, был построен Татьяной Щербиной еще в середине 80-х. Что он?

Память человека – как особое, особенное, подвижное, текучее? Театр теней в голове (вроде магического театра из «Степного волка» Гессе)? Опыт создания личной мифологии? Попытка воссоздать прерывность, чудесность, необязательность мира детства? Поле культуры?

Все это вместе и еще (может быть, в первую очередь) – любовь. Пространство встречи с близким человеком, где все меняется в гибком балансе мгновения.

«Автора спрашивают: где сюжет, где интрига, где персонажи, где постепенное введение и резкое выведение читателя из произведения, где кульминация со вздохами и вскриками – где?» Весь текст отвечает – а зачем это?

Сюжет даст только перечень штампов, таблицу ролей – «я обыкновенный человек, артист в душе».

А иначе – можно попытаться создать мир, где точка зрения постоянно меняется. Где не черное и белое, не инь-ян, не две стороны, а множество. Где одновременны достижимость человека и его ускользание, понимание и непонимание.

Синтаксис сдвинут – «этот листочек Я потеряла, он ей вышел подсунутым», – но тайна языка позволяет избежать прямого высказывания, не оказаться с любимым на сцене, на которую направлены лорнеты и бинокли.

Юлия, или Новая неочевидность
Такая концентрированная, многозначная, оживленная стилем проза, выходящая в серии «Русский Гулливер» (совместный проект издательства «Наука» и Центра современной литературы Вадима Месяца), нелегка и для автора, и для читателя, ее не так много, но Т.Щербина, разумеется, не одна.

Юлия Кокошко – продолжатель городского фланера Бодлера и Беньямина, человек, присваивающий взглядом богатство мира.

Вот – здание: «великий другой – тиран-самодур: эксплуатация каменных излишеств – уточнения сбиваются в шайки диптихов и триптихов, балконы-трапеции в суперобложках – решетки для фигурного сбора горшков, постановка шпилей…»

Стремление постоянно обновлять, обострять восприятие, не оставлять не преображенным ни одного места или события. Так создаются мгновения, когда человек действительно живет.

«И в одном дурном дне тоже можно настричь рубиновый миг: чье-то окно с палящим цветочным карнизом, пунцовое шаманство летних листьев или выложенная серебряными овчинками призывная дорога – над горизонтом и прочее, выпить скромную ложку времени, в которой горчит счастье, неважно – между чем и чем».

Драгоценно все. Может быть, треснувшие линзы – это коллекция трещин, помещенных в дорогие оправы. Фраза танцует, переходя от предмета к предмету, от предмета к отражению, от спокойствия заводи к готовым стрелять орудиям.

Стремление постоянно обновлять, обострять восприятие, не оставлять не преображенным ни одного места или события«И какой-то свист и бульканье малахитовых рыб – или шуршащих жабрами листьев в сетях ветвей – или в их отражениях на маркой воде, раскачавшихся – канонерками, расчехливших стволы, рассучивших мелкокалиберные сучья».

Странствие неточно, и то, что путь не всегда приводит в объявленную точку Б, – скорее радостное событие, открывающее краски и непредсказуемость.

«Нежная дева рассеянна и отсылает взор блуждать по угловатым вкраплениям: грани престолов или загривки капителей – сомнительные приметы гостиной, и присматривать какой-нибудь колчан или пикнометры, чашки Петри или слезы Пьеро не меньше блюдца…»

Это и положение современного человека, смотрящего на одно, делающего другое, думающего о третьем, шахматного игрока одновременно на двадцати досках. И преподносящий все больше сюрпризов мир. И незаинтересованность наблюдающего, для которого увиденное – объект смысла, а не интереса.

Галина: ветер царапин
Проза Ермошиной графична – тонкостью линий и легкостью взаимопревращенийЕсли у Кокошко ключевое слово – «странствие», то у Галины Ермошиной – «письмо». Человеку – и одновременно «письмо мое миру», о котором говорила Эмили Дикинсон. Речь, стремящаяся к личному контакту, личным словам. А письмо начинается с обращения.

«Здравствуй, летняя ночь. Твои теплые змеи упруго скользят в воду, твои большие глаза темнеют от приближения ладони ко лбу». Речь без начала, начинающаяся с запятой: «поставь запятую в углу этого праздника, начни с нее».

Так следовали за кистью авторы японских дзуйхицу. Упоминание предмета у Ермошиной требует не столько его зрительного представления, сколько перенесения его свойств на другие предметы речи.

Ветер царапин – это не только царапающий ветер, хотя и он тоже. Это и ветер из царапин – идущий из них? Состоящий из них? Некоторое быстрое движение малых ранок.

Проза Ермошиной графична – тонкостью линий и легкостью взаимопревращений. С помощью предметов, их совместного существования начинают работать ассоциации, не описывая, но воссоздавая.

«Под парусиновым навесом неловкая ответственность оберточной бумаги» – это и начало портрета человека, о котором далее пойдет речь, его непарадной надежности, и вглядывание в оберточную бумагу, до ее понимания, до сочувствия ей.

Часты определения без определяемого: «чайный, черепичный, сквозной – мишень, обжигающая кожу, прилежный тандем вибрации сквозь наведенную резкость».

Движения смыслов под поверхностью – рябь над плывущей рыбой. «Идущий под зонтиком пруд, каменная улитка, спрятавшая запах кофе». Разумеется, это не сюрреалистическая произвольность. Это разговор предметами. Но предметы являются со словом.

«Скажешь – вода – придет, охватит у висков – не отпустит – да и сам не захочешь уйти – сквозь зеленую глубину – тень придавлена подводным горячим камнем».

Человек не просто молчит, но становится молчанием. Вспомним Лоренса Даррелла: «Я и есть одиночество», – говорит Мелисса. Можно быть друг другу очень многим. «Кто кому станет усталостью? Кем еще рассказать тебя?»

Проза Ермошиной стремится уловить оттенки состояний, часто – несловесное. Сказать о том, о чем невозможно сказать. Но о том, о чем можно, говорить неинтересно.

Ожидание, отстранение, открытость. «Не трогай, обними, уйди – в оболочке из воздуха – утекаешь водяной змеей – влажная соль в руках – все, что осталось – (повторяя, унося воду в ладони – к лицу – вниз – оставляя полную дорогу вдоль указателя – там разрешено все – брать – отдать – ты не сможешь возвратить)».

Даже усталость в таком мире – свобода и дар. И рыбы на древней чаше – живые, и они здесь.

«Опрокинулась глина, и теперь мифу не сдержаться – мимо красной от света и треснувшей тени микенские рыбы поплывут, трогая креветок, по черной чашке. И пока их чешуя от кирпичного теплого края пробирается в море, глотая комочки земли, вытекает молоко и смывает черную краску удивленная оторопь брошенного узелка».

БРЯНСК.RU

Источник: Взгляд

---

Два тунеядца напали на пенсионера в подъезде его домаВ Брянской области катастрофически не хватает рабочих рукАвтоинспекторы просят брянцев жаловаться на плохие дорогиНе забудем! Не простим!Главой Стародубского района избран Владимир КовалевНа ярмарках выходного дня брянцы расхватали картофельБрянская красавица и ее жених предстали перед судомБрянские любители роскошных авто заплатят 17 миллионов рублейНа выборах губернатора Брянской области победил БогомазВ Советском районе Брянска запланирован ремонт дворовСражаться за губернаторское кресло продолжат три кандидатаРоскомнадзор начал охоту на мат в СМИДенину предъявлено обвинение в злоупотреблении полномочиями