Ольга Кучкина: «В воздухе летали словесные стрелы…»

В понедельник у Людмилы Петрушевской случился юбилей. В этот же день могло бы исполниться 100 лет Алексею Арбузову – ее учителю, одному из лучших русских драматургов ХХ века, театральному сказочнику. Телеканал «Культура» в субботу показывает документальный фильм «Сказки и быль», посвященный жизни и творчеству Арбузова.

Накануне этой даты Ольга Андреевна Кучкина, драматург и журналист, ученица Алексея Николаевича, которая последние часы его жизни была рядом с ним, рассказала корреспонденту газеты ВЗГЛЯД Ксении Щербино о студии Арбузова, о ревностных отношениях с Петрушевской и о современной молодой драматургии.

– Как вы познакомились с Алексеем Николаевичем Арбузовым?– Как познакомилась? Обычным образом. Я работала – и работаю до сих пор – журналистом в газете «Комсомольская правда». И как журналист пришла к Алексею Николаевичу брать интервью.
В то время у меня уже была написана пьеса «Кольцо Б». Эту пьесу я ему оставила. Прошло некоторое время, и Арбузов мне позвонил. Сказал, что создает студию молодых драматургов и приглашает меня войти в нее. Невозможно описать словами, какие чувства обуревали меня.
Приглашение самого Арбузова – а я ухожу в четырехмесячное плавание на научно-исследовательском судне. И это плавание – отдельная потрясающая история. Так всё сошлось.
Пришлось объяснять Алексею Николаевичу, почему в студию я прийти не могу. Тогда он сказал: приходите, когда вернетесь, мы будем ждать. И через четыре месяца я, можно сказать, приплыла прямо в студию, точнее, в Дом литераторов, в Дубовую гостиную на втором этаже, где проходили занятия студии.
Красивая такая, вся в красном дереве гостиная. Я даже представить себе не могла тогда, сколько Арбузовская студия будет значить в моей жизни.

– Долго ли просуществовала студия?– Пятнадцать лет. У Алексея Николаевича было два инсульта. После первого он – человек яркий, любящий жизнь, с сильным мужским характером – просто не желал смириться с болезнью, изменить образ жизни, успокоиться.
Он любил много разного: ходить на футбол, на выставки, в рестораны, ездить и летать на свои премьеры в разные города и страны. И не захотел ни от чего отказаться.
Ну а после второго инсульта мы уже по очереди дежурили у его постели…

– Сохранились ли отношения с кем-нибудь из студийцев?– Конечно. Еще бы. Дружеские отношения сохранились со многими. Венечка Балясный, чудесная душа, очень талантливый человек, писавший потрясающие пьесы.
К сожалению, у него как-то не сложилось с признанием, его никто не знает и не ставит, но он сам – особенный человек, ему как будто и не нужно признания. У нас с ним самые нежные отношения.
Отношения с Люсей Петрушевской были сложные, ревностные. Мы как бы соперничали за любовь Арбузова. Но при всей ревности, когда она написала «Любовь», гениальную пьесу, я первая откликнулась на нее рецензией в «Комсомольской правде».
Она действительно гениальна. Арбузов сначала не очень принимал ее «чернушность», ему потребовалось время, чтобы понять и принять совсем для него новую драматургию, но он Люсю очень полюбил, как и ее пьесы.
Я никогда не забуду, как мы хоронили Арбузова и Люся нагнала меня, крепко взяла за руку, и так, не разнимая рук, мы прошли весь долгий, скорбный путь – как родные люди, как близкие.
Виктор Славкин, Марк Розовский, Аня Родионова, Аркадий Ставицкий – мы все дружим. Два наших товарища уже ушли – Саша Розанов и Саша Ремез…

– Как проходили занятия в студии?– Алексей Николаевич во всем был удивителен. Он и занятия строил как драматург.
Каждый раз кто-то читал пьесу, и дальше устраивался разбор. Для затравки Арбузов вызывал резкого, несдержанного оратора, потом, наоборот, вежливого.
Разбирали пьесы жестко, но и ласково тоже, любя друг друга и ничего не прощая друг другу, соревновались в остроте реплик, в воздухе так и летали словесные стрелы, просто настоящие сражения шли.
Иногда после такого разбирательства я возвращалась домой, швыряла раскритикованную пьесу под диван и несколько часов лежала лицом к стене, приходя в себя, – такой эмоциональный стресс переживала.
Но теперь, когда прошло столько лет, я понимаю, насколько я была тогда счастлива, что за чудные дни у нас были. Алексей Николаевич никому из нас специально не помогал. Никогда не звонил нужным людям, ни за кого не просил. Всегда говорил: сами, сами.
Но мы всё равно знали, что он любит нас. Как он нас ругал! У меня есть его письмо, где он ругает одну мою пьесу. Читая письмо, я смеялась от счастья. Ну, вообразите: он бранит меня, а я смеюсь.
В его словах не было гнева, а только любовь и желание, чтобы мы росли. Потому, наверное, и росли. Арбузов был очень важным человеком в нашей жизни.
Бывает так, что прошлое с течением времени расплывается в туман, а тут наоборот, время словно не расфокусирует эту фигуру, а укрупняет ее. Он существовал как-то отдельно от советской власти, не сочетался с ней, хотя никогда не выступал против, не писал антисоветских пьес.
Но при этом всем существом, даже внешним обликом своим ее отрицал. Какой-нибудь яркий клетчатый пиджак, шарф, берет или кепи: он выглядел не так, как все; он выглядел иначе.
Другие ходили застегнутые на все пуговицы, такие времена, а он был другой – легкий, небрежный, свободный.
К нему как к драматургу относились по-разному.
В моде была социальная драма, а он писал про человеческую душу. Кто-то считал, что он уходит от острых конфликтов, что он сказочник, а не реалист. А он был поэт, поэт человеческого.

– А что для вас значила его драматургия?– Я сразу приняла и полюбила его. У него – чеховское понимание драмы. И для меня он шел сразу вслед за Чеховым. Я никогда не подражала ему. Но я слышала и слушала его интонацию, его мерцающую реплику, и это каким-то образом прорастало во мне.

– Есть ли какие-то принципы Арбузова, которые воплотились в вашей жизни?– Он как-то надписал мне на одной из своих книг: «Милая Оля! Живите весело и с удовольствием. Работайте с наслаждением и отчаяньем. Не злитесь. Необходимы ирония и жалость… Действуйте! Алексей Арбузов».
Я была грустным, рефлектирующим человеком, да и сейчас, наверное, остаюсь такой же. Он чувствовал это. В его словах – словно энергетический посыл: действуйте, а не кисните.
Что-то я всё же восприняла. Я действую.
Русский драматург Алексей Арбузов (фото:ИТАР-ТАСС)

– Какие ваши пьесы нравились Алексею Николаевичу больше всего?– Думаю, самая первая – «Страсти по Варваре». Она шла в театре-студии Олега Табакова. И вторая пьеса – «Корабль». Я написала ее по следам того моего плавания. Арбузов ее выделял. Он говорил: если бы она у вас пошла, вы бы уже жили в другой квартире и с другим мужем.
Помню, я испытала какой-то мистический ужас от этих его слов. Но пьеса так и не пошла и не была опубликована, хотя практически все мои пьесы публиковались, и вышел сборник пьес «Белое лето».
Пьеса «Белое лето» была поставлена в театре Ермоловой. А самой большой популярностью пользовалась пьеса «Иосиф и Надежда, или Кремлевский театр», история любви Сталина и Аллилуевой, она ставилась в Англии, Франции, скандинавских странах, Японии, Словакии, но это было уже после смерти Арбузова.

– За что он вас ругал?– За литературщину. И справедливо. Когда я начинала, я абсолютно ничего не умела. Книжная девочка. Была начитанна, и только. Литература забивала жизнь.
У Люси Петрушевской – природный, магнитофонный, как это называют, слух. Я недавно перечитывала Островского и подумала: как интересно он звучит, Люся – из него. Мы его забыли, а у него тот же природный слух на слово.
И Люся потрясающе чутко слышит слова, у нее удивительно живая речь. Я училась у Люси, у Арбузова, у самой жизни, как пробиться к себе, как выразить свое.

– Вы были в жюри премии «Дебют» по драматургии. Что вы можете сказать о молодом поколении?– Они очень интересные молодые драматурги. Интересные тем, что странные.
Многие молодые авторы пишут очень профессионально, так, словно они проработали в театре долгие годы. Но это тоже признак литературности, когда пишут с холодным носом. А вот странные пьесы вскрывают реальность с новой стороны.
Одну из премий «Дебюта» получила Ксения Жукова. В представленной ею пьесе много несовершенства, непрофессионализма, но при этом решительная нестандартность.
Среди действующих лиц как живые, так и мертвые, которые ведут себя так же, как живые, и в этом такая полифония, такая глубина и трагизм, что невозможно остаться безучастным.


– Как вы думаете, как бы Алексей Николаевич отнесся к молодым драматургам? Есть ли среди новых авторов кто-нибудь, кто продолжает его традиции?– Думаю, он принял бы современных драматургов – принял через преодоление себя. С нами так тоже было. Не принимал сначала – потом принимал.
Он молодел вместе с нами. И не мы, а он написал пьесу «Жестокие игры». О молодых и их проблемах. И посвятил эту пьесу студийцам. Он был развивающийся организм. И не останавливался в развитии.
А вот кто ему наследует…
Я этого просто не знаю. Но я знаю, что одному из его героев принадлежит признание: «Жить, чтобы не умереть – вот как бы я хотел жить. Жить и оставить после себя дела, мысли, вещи, которые бы имели сердце и думали моими мыслями. Жить и остаться в памяти людей своим делом, своими вещами, которые бы своей жизнью зачеркивали мою смерть».
Можно сказать, что так и случилось. Между прочим, на один день рожденья мы подарили ему чайный набор, и на каждой чашке выгравировали имя и фамилию студийца, всего тринадцать или пятнадцать. Даже эти вещи зачеркивают его смерть. Мы жили рядом с ним интуитивно, но точно.

БРЯНСК.RU

Источник: Взгляд

---

Два тунеядца напали на пенсионера в подъезде его домаВ Брянской области катастрофически не хватает рабочих рукАвтоинспекторы просят брянцев жаловаться на плохие дорогиНе забудем! Не простим!Главой Стародубского района избран Владимир КовалевНа ярмарках выходного дня брянцы расхватали картофельБрянская красавица и ее жених предстали перед судомБрянские любители роскошных авто заплатят 17 миллионов рублейНа выборах губернатора Брянской области победил БогомазВ Советском районе Брянска запланирован ремонт дворовСражаться за губернаторское кресло продолжат три кандидатаРоскомнадзор начал охоту на мат в СМИДенину предъявлено обвинение в злоупотреблении полномочиями