Семеро от Колумбии до Казахстана

Проект «Русский Гулливер», специализирующийся на интеллектуальной литературе, развивается. Теперь – в сторону поиска, выпустив совместно с литературным клубом «Классики XXI века» серию поэтических сборников, авторы которых очень различны.

Свобода синтаксиса и романтические клише, рефлексия и хаос. Поэзия продолжает жить и ошибаться.

Гостья из Колумбии: Надежда Муравьева, «Carmenes»
Нервы, выжженные солнцем. Внутренний огонь, который тем интенсивнее, чем более сжат. «Ты видишь – стены твои сильны,/ Изнутри горячи».

Муравьева сопоставляет качели и колокола, игровое и священное. Беседует с сердцем – в традиции поэзии испанского барокко. Знает, что ласточки лепят мир полетом, как гнездо. Это головокружение – и напряжение странствия, встречи.

«Странствие от часовни/ До колыбельных пустыни,/ До окна, что открыто/ Не твоими руками./ Если умрешь – бояться не стоит,/ Все эти пыльные земли/ Сожмешь в кулаке, возьмешь с собою».

Голоса Федерико Гарсия Лорки, Антонио Мачадо, Мигеля де Унамуно. Это тем интереснее, что Испания в русской поэзии пока что источник более сюжетов, чем стиля. А Муравьева идет дальше.

Дождь в Колумбии, где она долго работала, – маркесовский, тяжелый. «В каждой трещине мостовой монетой дрожит/ Стылая влага». Впрочем, традиция – не только опора, но и бремя. «Завиден ли твой жребий?» – вопрос, который уже столетия однозначно опознается как риторический.

«Желанью открытые дали,/ Соленые губы свежи,/ И пятнами лунных подпалин/ Болит непочатая жизнь» – в такой инерции ритма и образов можно утопить любое содержание. Но Муравьева понимает необходимость необычности. «Лишь то трава, что вниз растет./ И камень – тот, что говорит».

Белый романтик: Елизавета Васильева, «Настала белая птица» Поэтический сборник Елизаветы Васильевой «Настала белая птица»
Если автор полагает, что «моей рукой пишет тот кто выше», то неудивительно появление театральных архетипов («ах мой грех во мне горит/ я Лолита или Ева»); мелодраматических интонаций: «только одна восстала из пепла воскресла/ лишь она, последняя, увидела небо/ дождалась его и/ ослепла»; излишних украшений вроде «нам дан цветок ночей».

Романтическая пленка продавливается житейской практичностью: «вообще городок маленький/ мужчин хороших мало». Обилие в книге, начиная с названия, белого цвета (снега, прощания – взмаха белым платком, капитуляции) – демонстрирует безжизненность этих пространств.

Жизнь проявляется – в обыденности смерти («по дороге встретила соседку/ умерла вернулась»), в напряженной многовариантности мира («Если и встану то буду остыну а если буду останусь»), многозначной свободе синтаксиса («каждой складки привычной шторки/ через дорогу третье окно слева»), превращениях предметов («яблоко было ракушкой с морем спрятанным внутрь»).

Вытеснит ли это мелодраму? «анна мне пришлось разбить твой талисман/ это было сердце о котором ты и не знала».

Черный романтик: Гила Лоран, «Первое слово съела корова» Поэтический сборник Гилы Лоран «Первое слово съела корова»
Жизнь настолько нелепа и тяжела, что хоть вешайся. Чужая, как за морем, где люди с песьими головами.

«Город-урод/ мертвый народ». Ненавистные офисы и директора. «Фальшивые блондинки с подкожными сальцами/ Смущенно блюют по углам». Из рутины не уйдешь, «трамвай обогнул море и как всегда/ надсадно дребезжа вернулся к подъезду». Предательство даже не удивляет – потому что предполагается заранее.

Кукла спокойно собирает платья и уходит – но что еще ждать от найденной «за тремя канавами за тремя плевками».

Мир, который не соответствует требованиям персонажа, годится только на разрушение. Задушить, убить Время – с которым не удается поговорить или справиться.

«Нам не жить – возводить гренадский эмират/ Чтобы старой Европе сразу помирать». Разрушить всё и создать заново? Но не окажется ли созданное таким же, как разрушенное...

Лоран при этом принадлежат фразы превосходной концентрированности. «Припендюхалась ты с опозданьем в два острова/ С горечью грольша, ухмылкой умляута» – двойной портрет встречающей и встречаемой, да еще с европейским городом на заднем плане, и всё в двух строках.

Слова головокружительной чувственности: «чай леденеет на нёбе вытертом/ ее языком». А строка «мне некому с собой говорить» выглядит вмещающей очень большую долю книги.

Диапазон голоса Лоран очень широк. За чувственным «мне ли будет по/ ночному трезвону/ спазму ее, выгибу-вдоху-стону» следует «ой, бросьте вы, на что вам такой цирк,/ один самодур, другая истеричка/ вполне стоят друг друга».

Но полифония такова, что личный текст превращается в эпос. В регистрацию событий. «Зачем нам, дуракам, чай/ мы и пешком помолчим». С прибаутками вторгается хаос. Стихия городского фольклора. Танцы-жеманцы, zirlich-manierlich.

И не уйти от очевидного романтического разочарования. «Раньше книжные лавки, подвалы, избушки,/ Ночные разговоры за клюковкой в эмалированной кружке…» – «а что из этого вышло – ни черта».

В таком состоянии персонаж Лоран видит то, что настроен увидеть, – укладывая опыт в соответствующие клише («моя душа прогорела болью»).

В поисках личной веры: Наталия Черных, «Камена»
Почему бы не представить, как пахло то, что несли жены-мироносицы? Или не посмотреть снова на персонажа вечной библейской истории: «а мать седая, как тень себя, как ягнячья зола на внешней стороне котла».

Личная вера Черных стремится расшириться, включить в себя – «Битлз», почему бы и нет? «Отец Артемий! Простите нас всех/ за то, что вы – не Джон Леннон!»

Но канон одергивает, и стих заканчивается общеизвестным: «святые охотно приходят на помощь,/ и Господь прощает грехи».

Видимо, поэтому стихи Черных поражают напряжением между внимательностью («я стала точной, как сустав протеза») и декларативностью («я камена из русских я хлеб нищеты,/ вдохновеньем прихваченные персты,/ я наития холод и жар откровенья…»).

Напряжением между пониманием бессмысленности страдания и попыткой как-то его оправдать.

В стихах видна женщина, не умещающаяся в патриархально-нормативно-религиозном мире при всём желании там уместиться, заглядывающаяся (невольно и незаметно для себя) на «добровольных блудниц», подружек поэтов.

Но, наверное, такой, с противоречиями и нестыковками, и будет современная религиозная поэзия. «Кто молится, тот пишет и звонит/ душе, до воскресенья тела задремавшей».

Пепельный Одиссей: Константин Латыфич, «Человек в интерьере»Поэтический сборник Константина Латыфича «Человек в интерьере»
Современный Улисс вечно спрашивает «почему?», но не может уклониться от «дальше по расписанию – вход в метро,/ офис, мебель из Швеции по каталогу», сознает это и представляется как «Ничей».

Это именно персонаж, порой – объект авторской иронии. «О, как же к лицу мне при данном апломбе/ фасонный, удобный терновый венец!» Но граница нечетка, часто взгляд без иллюзий направлен и на автора, и на читающего.

Это мир оттенков. Белое на белом: «лицо, затертое мелом на полотне». Серое на сером. «Монологи обремененного». Тихое горение бледного мира. Пепел (вспоминается «Пепельная среда» Т. С. Элиота).

Сосредоточенная горечь и психология современности. «Аристотелев катарсис наступает не тогда,/ когда олимпийцы делают свой трагический выбор,/ но когда мяч залетает в ворота». Общепоэтическая риторика («я слушаю – то ль это голос мой,/ то ль бредит силуэт завороженный») – и медленное движение к свободе языка (которая, собственно, и есть в использовании сочетаний, не являющихся стандартом, но и не нарушающих понимание: например, можно уменьшаться прогулкой).

Улисс превращается в Протея, и есть надежда ускользнуть. Двигаясь на ощупь, «до того места,/ которого никогда не было».

В лабиринте рекламных голосов, желаний и желаний желать. Через остатки речи: «– Там – здесь./ – Как – здесь?/ – Как здесь, так и здесь./ – И что есть?»

В надежде на встречу – поверх истины или бомб. «И ты можешь сказать: «Он терялся и снова нашелся».

Проблема речи: Канат Омар, «Каблограмма»Поэтический сборник Каната Омара «Каблограмма»
Рефлексия абсолютно необходима современному автору – но, кажется, из этих семи поэтов только Канат Омар, живущий в Казахстане и пишущий по-русски, задумывается над проблемой языка.

«Хочешь сказать фотопленка/ а выходит не то минотавр/ не то отравлен».

Проблема и в том, кто говорит: «думаешь, это я говорю это он говорит/ кто это он я не знаю не знаю ответа». Возможно, положение на стыке культур позволяет ощущать, насколько неочевидно многое из того, что привычно для смотрящих изнутри: «упругим воздухом разбужен и отброшен» – кто?

Канат Омар обладает счастливой способностью не договаривать, обходиться без навязчивых уточнений. Но часто текст проваливается дальше, в неопределенность местоимений, «в дымящееся это/ где зазвенит в ушах/ в обоих у того».

Мир рвется к нам, рыба обращается из аквариума. (Рыбы вообще значимы для Каната Омара – образ мира за гранью, в иной среде?) А мы не слышим, не умеем. Лишь пытаемся выйти к «здравствуй!»

Это проблема скользящего взгляда, которому не удается удержаться на предмете или человеке достаточно долго, чтобы вступить с ним в разговор: «серые сестры/ здравствуйте навзничь в канале/ окающим осетром/ брезжущие…»

Возможно, ощущение замкнутости мира («а рядом мигает немое кино/ и вырваться невозможно») связано именно с этим отсутствием отклика.

С другой стороны, Канат Омар – в соприкосновении с миром Азии, еще менее личностным, чем российский. Однородная высохшая степь, «где и сугробы в диковинку не то что единороги».

Но из сходного пространства пришел Шамшад Абдуллаев, узбек, один из лучших стилистов современной русской литературы. Видимо, очень важными оказались обращение к европейской культуре в Ферганской школе, опыт размышления, эссеистики.

Будет ли это у Каната Омара? А пока – мотив ластика, самоустранения в слушании, новых и новых попыток. И девочка – ускользающая поездом, оставляющая записку в никуда, в привокзальном буфете.

«Веки прогульщицы неженки сладкоежки», сгрызенные ветром.

Вне рефлексии: Вадим Муратханов, «Ветвящееся лето»Поэтический сборник Вадима Муратханова «Ветвящееся лето»
Повествование, чуть оживленное интересным сравнением.

«Мне легче быть с тобой – недавней,/ придуманной на жизнь вперед,/ на жизнь короткую, когда в ней/ светло и тень твоя берет/ мое лицо в ладью ладоней». Профессионально рассчитанное продвижение вперед на полшага – чтобы не быть совсем банальным, но и чтобы не напугать тех, кому некомфортно отойти от привычного.

Муратханов не лишен внимания к деталям, например, воспринимая шероховатости земли как азбуку Брайля, которую читаешь босыми пятками. Не лишен чувства времени.

«Иногда удается проснуться/ на мгновение/ раньше болезни». Но в большинстве случаев уклон от баланса все-таки в сторону упрощения. «Тело мудреет, как плод./ Вот только рассудок/ не поспевает за ним, отстает/ от времени суток» – таких стихов миллионы.

Работа концептуализма их авторам едва ли известна, Пригова на них нет. Впрочем, появление Муратханова в серии по-своему закономерно.

В современной, действительно стремящейся к новизне, поэзии положение и так весьма неблагополучно, стили смешиваются в некое аморфное тепловатое единство, ощущается недостаток интеллектуальности.

А теперь начинается и дрейф в сторону толстых журналов, которым вполне подходит очевидность, чуть разбавленная новизной (закономерны публикации Муратханова в «Дружбе Народов», «Октябре», «Арионе» и наличие в книге предисловия А. Наймана).

И заметна невзрослость большинства поэтов, желание вернуться в детство, утерянный рай защищенности и безответственности. Даже Канат Омар тоскует по счастью, возможному только в детском саду.

Кажется, только Муравьева беспокоится о другом: «Нам в Кайседонию не попасть,/ Город Армению не спасти,/ Котов не слышать и снов не прясть,/ Балкона не удержать в горсти».

И Латыфич понимает, что мы на самом деле и не вышли из мира детского вечного «нельзя», вечного «сегодня», слишком простых слов. Будем взрослеть?

БРЯНСК.RU

Источник: Взгляд

---

Два тунеядца напали на пенсионера в подъезде его домаВ Брянской области катастрофически не хватает рабочих рукАвтоинспекторы просят брянцев жаловаться на плохие дорогиНе забудем! Не простим!Главой Стародубского района избран Владимир КовалевНа ярмарках выходного дня брянцы расхватали картофельБрянская красавица и ее жених предстали перед судомБрянские любители роскошных авто заплатят 17 миллионов рублейНа выборах губернатора Брянской области победил БогомазВ Советском районе Брянска запланирован ремонт дворовСражаться за губернаторское кресло продолжат три кандидатаРоскомнадзор начал охоту на мат в СМИДенину предъявлено обвинение в злоупотреблении полномочиями